|
Отправлено: 15.07.06 14:28. Заголовок: Re:
ОСКОЛКИ
Неспособные раз и навсегда выбрать между светом и тьмой, мы творим свои лживые стеклянные мирки. […] Когда мирки разбиваются, нам приходится жить в осколках.
Дин Кунц
Темнота, выползая из углов, медленно наполняет полупустую комнату. Свет здесь не зажигали уже много дней подряд, так что белые лампы, висящие под потолком, успели стать прибежищем для крошечных жучков, тех, что обычно живут в стенах старых домов. Если бы кто-нибудь повернул ручку выключателя, глупые насекомые сгорели бы меньше, чем за минуту.
Но ручку никто не повернет. Разве что случайно.
Комната ждет своего хозяина – если, конечно, тут уместно это слово – целыми днями. Он уходит прежде, чем солнечные лучи добираются до светлого паркета, а возвращается лишь поздним вечером, когда уже можно, не смотря на яркую рекламу, разглядеть звезды. Впрочем, комнате не привыкать ждать: во время войны ее жилец, порой, отсутствовал так долго, что под кроватью и у окна успевало поселиться эхо, а сейчас нужно лишь дождаться того часа, когда стены окрашиваются в темно-синий цвет. Тогда он – Оби-Ван Кеноби, один из немногих выживших магистров ордена – возвращается в свою скромную обитель.
Он не зажигает свет, лишь, по привычке, нащупывает выключатель, но тут же отдергивает руку, точно дотронулся не до холодного пластика, а раскаленного металла.
Только проверив, хорошо ли закрыта дверь, он снимает плотную темно-коричневую – под цвет плаща – повязку. Магистра почему-то очень пугает мысль о том, что кто-то может увидеть его ослепшие глаза.
Он потерял зрение три месяца назад, на Утапау, во время бунта клонов – падение с большой высоты, удар о воду… Целители сказали, что, возможно, это удастся излечить. Со временем. Если они смогут «нащупать», где именно прервалась нервная связь.
А пока ему приходится ориентироваться в пространстве с помощью Силы. Это несложно, но как-то до обидного нелепо, точно необходимость всякий раз взламывать дверь только потому, что не знаешь, как нужно вставлять ключ.
Впрочем, эти свои мысли Оби-Ван доверяет только комнате, зная наверняка, что вещи намного вернее людей, и комната сохранит их все – маленькие тайны, глупые, смешные секреты. Мелочи жизни, о которых он никому не расскажет – не то оттого, что стыдится их, не то оттого, что они уже никому не интересны. Хотя, в свое время… Например, Анакин Скайуокер был бы рад узнать, что его учитель каждое утро выдирает из бороды поседевшие волосы. Есть и более сложные секреты, некогда бывшие более дорогими, но теперь тоже превратившиеся в хлам.
Хлам, как известно, люди хранят куда фанатичнее, нежели драгоценности.
* * *
На Харуун-Кэле говорят – «то, что не можешь защитить, лучше уничтожить». Возможно, верно и обратное.
Мэйс Винду с радостью уничтожил бы своего любовника. Слишком многое говорит о том, что не один Скайуокер был причастен к заговору ситхов. Косвенных улик много, но нет ни одной прямой, лишь догадки и домыслы. В конце концов, может быть – может быть – все вызывающие подозрения моменты – всего лишь совпадения, и то, что из всех атакованных клонами выжил только Кеноби – случайность, и часы, проведенные на Геонозисе в обществе Дуку – только несколько часов, не имеющие ничего общего с последовавшими за ними командирскими успехами Оби-Вана.
Может быть.
При желании, можно во все это поверить, но Винду не верит. В день предательства Скайуокера, Мэйс сам выжил чудом, а два чуда в один день не случаются, это он знает наверняка.
Он бы с радостью расспросил любовника обо всем, что на самом деле случилось на Геонозисе, и на Утапау, и на Камино тоже, о том, что он на самом деле знал – и не знал, о том, сколько тьмы успело перетечь из ученика в учителя.
Но магистров осталось слишком мало – всего трое, и поэтому сейчас не время для правды. Если Кеноби придется казнить, или, что еще хуже, он не вынесет допросов…
Это будет гораздо хуже сегодняшней ситуации.
Мэйс ненавидит белые пятна в биографиях. Особенно когда знает наверняка, что под этими пятнами скрывается что-то, о чем боятся проговориться.
К сожалению, узнать правду самым простым способом тут не получится, и Винду остается только беречь то, что он не может уничтожить. Заботиться. Делиться теплом. Может быть, где-то в глубине души, даже любить. Все, что угодно, только бы добраться до его тайн.
Кеноби страдает от одиночества, и хранить свои секреты ему все труднее с каждым днем. Однажды ему потребуется, пусть и очень аккуратно, так, чтобы нельзя было наверняка сказать, лжет он или говорит правду, рассказать о чем-то близкому человеку. Может быть, и те многочисленные «прости», которые он произносит в постели – улика. Если, конечно, они не обращены к его покойному ученику – наверняка сказать нельзя.
Дверь, как и всегда, не заперта, Мэйс входит в комнату; язычок замка чуть слышно щелкает у него за спиной. От этого звука Оби-Ван просыпается. Он лежит на боку, повернувшись лицом к двери, чуть подогнув ноги и подложив руки под голову. Винду садится рядом с ним на кровать, и – с наигранной, но все же нежностью – гладит Оби-Вана по шее, а потом запускает пальцы ему в бороду и жесткие рыжие волосы чуть слышно шуршат по ногтям. Вверх, от подбородка по челюсти, до уха и еще чуть выше, до верхней границы черной ленты, закрывающей глаза.
Трудно сказать, с какой целью надевается эта «ночная повязка» – может быть, с той же целью, что дневная, – дабы просто скрыть глаза, чей слепой взгляд весьма неприятен, может быть – из желания спрятаться, оставить хоть какой-то барьер .
В любом случае, в этом есть что-то почти безжалостно наивное.
Кеноби худощав и бледен, на теле у него почти нет волос, а те, что есть – тонкие и поломанные, точно он страдает от авитаминоза; в синеватом полумраке комнаты шрамы отливают фиолетовым. Не некрасивый, нет – для этого у него слишком смазливое лицо и слишком изящные пальцы, но – определенно – нежеланный. Возможно, слухи, ходившие по Храму, правдивы, и до войны у Оби-Вана и вправду были десятки любовников, но в сегодняшнем своем состоянии он скорее вызывает жалость, чем похоть, однако, сам он, похоже, придерживается другого мнения.
Наверное, когда не видишь, легче верить в то, во что хотят верить все, во всяком случае, все, кого Винду знает – в то, что последние три с лишним года бесследно исчезли, едва закончилась война.
Но три – всего-то?.. – года никуда не делись, как никуда не делись и совершенные в них преступления.
Винду встает, спускает штаны до колен и снова садится на кровать, на сей раз – у ног любовника, и, чуть торопя, похлопывает его по лодыжке. И тот зазывно – иначе и не скажешь – улыбается Мэйсу, в этой улыбке тоже читается не то наивный самообман, не то – едва ли менее наивная – попытка обмануть. Продолжая улыбаться, Оби-Ван поворачивается на спину и раздвигает согнутые в коленях ноги.
Винду склоняет голову к его правому бедру. Оби-Ван принял душ несколько часов назад, и неприятный запах казенного мыла давно выветрился, уступив место его собственному запаху.
Кеноби очень приятно пахнет.
Мэйс обеими руками гладит его худые ноги, проводит языком по его бедру, а затем впивается в повлажневшую кожу, стискивая челюсти так сильно, будто и вправду намеревается откусить кусок плоти. От неожиданной боли Оби-Ван не то стонет, не то вскрикивает, и обеими ногами стискивает голову Винду. Тот, явно нехотя, разжимает зубы, его рот полон солоновато-пресного привкуса кожи.
Едва различимое движение темных пальцев, и тюбик со смазкой ложится в ладонь. Конечно, скорее всего, хватило бы и просто слюны, но так – приятнее и привычнее, и, кроме того – это еще один барьер, возведенный в целях взаимной безопасности. Чем больше перед сексом ритуалов, тем меньше шансов, что он перерастет во что-то другое.
Разумеется, если это «другое» не лежало в основе с самого начала.
Подготовив Оби-Вана, Мэйс входит в него, чувствуя, как он при этом вздрагивает – слишком театрально – точно пытается изобразить удивление, вызванное «внезапным ворожением».
В их отношениях все слишком условно и лицемерно, чтобы искать подлинные мотивы и значения всяких частностей.
В темноте очертания тел стираются, а движения превращаются в причудливую игру света и тени. Все началось слишком уж медленно, и, возможно, именно поэтому темп растет слишком быстро.
Узел на ленте, закрывавшей глаза Кеноби, развязывается, и она соскальзывает вниз, на подушку.
«Прости».
«У кого ты просишь прощения?»
«Простипростипрости…», – он повторяет это слово все быстрее и быстрее, в такт движениям.
Веки Оби-Вана опущены, рыжие ресницы чуть подрагивают.
Всего за пару секунд до оргазма, он широко распахивает глаза, и вздрагивает, когда одна темнота сменяет другую – скорее всего, он никогда не сможет привыкнуть.
Невидящий взгляд ярко-голубых глаз упирается в потолок, губы Оби-Вана чуть порозовели и припухли – должно быть от покаянных слов; к его щеке прилипла выпавшая ресница, а седая прядка в бороде едва заметно мерцает в свете ночных корускантских огней.
Впрочем, Винду не смотрит на лицо своего любовника. Зажмурив глаза, до крови впившись ногтями в плечо Кеноби, он точно прислушивается к наполняющей его тело тишине. Одна из многочисленных причин, по которым он предпочитает Оби-Вана всем прочим, кого мог заполучить – этот шок от темно-синей пустоты, в которую почти до боли всматриваются слепые глаза. Это ощущение настолько сильное, что его хватает на них обоих.
Мэйс думает, что, наверное, если он сейчас наклонится к уху Кеноби и скажет что-нибудь сентиментальное, например, «я тебя люблю» или «мне с тобой хорошо», это может стать финальным шагом, последним ударом в его борьбе за доверие. Но это может повлечь за собой и другие, куда менее желательные, последствия…
Винду наклоняется к своему любовнику и целует его в губы. В отличие от слов, поцелуи ничего не значат.
Оби-Ван отвечает на поцелуй, подавшись вперед, и тело его при этом чуть вздрагивает, как при рыданиях. Может быть, он и вправду вот-вот расплачется, а может быть, это всего лишь судорога. В любом случае, из-за нее поцелуй длится дольше, и, кажется, даже становится нежнее.
Наконец, объятья распадаются. Тело разъединяются и Мэйс поднимается с кровати, бесшумно выходит из комнаты, не до конца прикрыв за собой дверь. Он чувствует, как, с каждой ночью стена, отделяющая его от многочисленных секретов, которые хранит в себе Оби-Ван, становится все тоньше. И, наверное, однажды она рухнет.
Винду не хочет думать о том, что, может быть, не успеет сломать эту стену – слишком уж многое было поломано до него.
* * *
Несколько столетий назад в Храме практиковались, в качестве меры искупления, самобичевание и вскрытие жил на бедрах и предплечьях, возле самого локтя. Считалось, что выпуская таким образом кровь, оступившиеся физически очищаются от отпечатка Темной Стороны. Разумеется, меру «очищения» назначал Совет.
Однако, со временем, эту практику признали ложной, и от нее решено было отказаться.
Кеноби считает то решение ошибочным. Он думает, что самоистязание было бы для него лучшим выходом, но, сейчас, когда оно официально под запретом, приходится искать другие пути, порой странные и не вполне подходящие, и – пожалуй, это верное слово – трудоемкие. Хотя, конечно, обрабатывать самого себя плеткой или ножом значительно больнее.
Впрочем, Оби-Ван выбрал для себя едва ли менее суровое наказание – он отдал себя чудовищам.
Он чуть приподнимается, и нащупывает след от укуса на бедре. Кожа там еще влажная, хотя, скорее всего, уже не от слюны; глубокие отпечатки зубов вряд ли сойдут до утра.
В комнате душно. Кеноби встает с кровати, чтобы стереть с себя пот, сперму и – с расцарапанного плеча – кровь. В душевую сейчас лучше не ходить – это может породить новые, нелепые, хоть и почти документально точные слухи.
Иногда в такие ночи ему становится страшно, потому, что, как он когда-то сам объяснял своему ученику, настоящие чудовища – это те, что живут у людей в головах. И у Винду этих чудовищ гораздо больше, чем кажется, и ему нужно их выпускать, натравливать на кого-нибудь.
…Может быть, он сам уже стал чудовищем.
Грубая ткань лежавшего в тумбочке полотенца размазывает кровь по руке, в рану попадает пот. Кеноби морщится – завтра эти следы от ногтей могут заметить, а тот, кто заметит, обязательно задастся вопросом об их происхождении. Вряд ли искупление, следы которого интересуют многих, можно назвать тайным.
– Слишком заметные… – вслух сетует Оби-Ван, щупая бороздки царапин. Комната молча запоминает его слова.
Тайна – это все, чего он хочет. Улик против него и так многовато, и общественности вовсе не нужны новые доказательства того, что один из трех джедаев, фактически управляющих Республикой, не всегда был вполне честен с окружающими.
Кеноби так и представляет себе быстрый и едва ли объективный судебный процесс, на котором его будут обвинять в том, что он «сплел паутину»… И какая, к ситхам, паутина? Скорее, страховочная сетка.
Даже если все кончится хорошо, эти подозрения останутся несмываемым пятном на репутации.
И, разумеется, найдутся такие, как Анакин, которым захочется урвать кусочек тайны для собственного использования. Чужие примеры никогда не учат хорошему…
Конечно, Оби-Ван не вполне уверен в том, что ему удалось остаться на границе тьмы и света, не сделав – как Скайуокер – шага в неправильную сторону, захотев получить слишком много.
Нет, едва ли.
Он стал магистром и одной из ключевых фигур республиканской политики, но при этом потерял – во всех смыслах – ученика. Возможно, это и была его невольная жертва.
Главное – это раскаянье. Во всяком случае, именно так считает Кеноби. Оступился он или нет – кому какая разница? это может волновать только таких, как Винду, тех, чья голова трещит от чудовищ. А раскаянье способно аннулировать почти любую вину, и, если не воскресить мертвых, то, хотя бы, засыпать собой все могилы.
Правда, иногда в этих засыпаемых могилах оказываются живые. Хлам, глупые секреты, вырванные седые волосы, осколки, ошибки… – все это сыплется сверху, ослепляя и обездвиживая.
Оби-Ван произнес уже тысячи безадресных «прости», но не уверен, что этого достаточно, особенно учитывая то, что он продолжает лгать и прятаться, зная наверняка, что Винду убьет его, едва представится возможность.
Едва он сознается.
Слава Силе, Оби-Ван уже давно научился прятать правду даже от самого себя, смешивая реальность с оправданиями.
Настоящие воспоминания рано или поздно сгорят, как жуки в лампах, только комната сбережет все, даже то, что сам Кеноби со временем забудет, поверив в собственную ложь. Комната сохранит все секреты, сбережет каждую никчемную тайну.
Оби-Ван чуть слышно вздыхает и вытягивается на кровати во весь рост.
Ему больше не нужно закрывать глаза, чтобы уснуть. Он не может – да и не хочет – понять, как же это вышло, когда и почему его жизнь разбилась, остались одни осколки, рассыпанные по холодному мраморному полу храма.
Темно-синий и черный смешиваются, и комната точно склоняется над жильцом, трепетно оберегая его муторные сны, которые вряд ли можно назвать кошмарами.
Каждый сам творит своих чудовищ, и, в конце концов, с ними вовсе не обязательно бороться.
Fin.
|
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
