|
|
| адепт хаоса
|
Пост N: 150
|
|
Отправлено: 16.06.06 21:26. Заголовок: Re:
РЕВОЛЬВЕР
У Прайса есть револьвер.
Входя в комнату обшарпанного мотеля, Данн на секунду прикрывает глаза и видит этот револьвер – маленький, серебристый с белой ручкой, похожий на те, которые всегда носят с собой грудастые сыщицы из би-мувиз.
Да. Маленький и изящный револьвер, оставленный в наследство матерью.
Дэвид бесшумно (хотя можно было бы и не стараться, в соседнем номере кто-то врубил на полную мощность «Ролинг Стоунз») закрывает за собой дверь и осматривает крошечный гостиничный номер – застеленная коричневым покрывалом кровать, маленькая тумбочка, лампа с желтым абажуром и такие же желтые занавески. Открытое, не смотря на дождь, окно затянуто противомоскитной сеткой, в левом нижнем углу которой зияла дыра с десятицентовик размером. Чуть приоткрытый шкаф купе. Дверь в ванную, из-за которой раздается чуть слышный плеск воды.
Данн садится на кровать, достает из-за пояса «свой» револьвер, три дня назад украденный из дома насильника. «Загадочный Спаситель» пробрался в этот дом, привязал преступника к батарее, и, набрав номер полицейского участка, заставил этого подонка исповедаться прямо в трубку. Потом он полил все вокруг бензином и поджог – суд приговорил бы этого типа годам к пяти, не больше.
Револьвер. Черный, с темной «древесной» отделкой. В би-мувиз такие всегда носят главные злодеи и шерифы.
На руках у Данна – дешевые резиновые перчатки.
За последний год «Загадочный спаситель» спас двести семь человек, предотвратил свыше трехсот преступлений, линчевал почти триста пятьдесят «общественно опасных лиц», как пишут газеты.
Это были «сто дней» Дэвида Данна. Он точно снова стал императором после утомительной ссылки. Год без тоски, без холодного одиночества, разливающегося внутри, едва рассвет сквозь стекло проникнет в спальню, без ожидания того момента, когда что-то упрямое внутри, наконец, сломается и тело, вместе с душой, сложится, как проколотый надувной матрас. Ночные вылазки в город стали избавлением. Лекарством.
Именно в благодарность за это лекарство, Данн и не сообщил полиции о злодействах Прайса. И еще из-за кого-то странного чувства внутри, точно в мозгу, на мелодию какой-то популярной песенки, крутится: «Он добился своего, и больше не причинит никому вреда. Никому, никому, никому».
Не слишком доверяя обещаниям Дэвида, Прайс уехал – наверное, в Нью-Йорк, а, может быть, в Канаду. Но две недели назад он зачем-то вернулся и тогда «сто дней» Данна кончились. Лекарство неожиданно перестало помогать, и тоска восстала из мертвых, снова разлившись по жилам.
Он по-прежнему уходил каждую ночь, накинув на плечи дождевик. Он убивал убийц и насильников, заталкивал грабителей в полицейские участки, раздавал оплеухи малолеткам, которые готовили свои первые кражи, спасал маленьких девочек и клерков, стариков и проституток. Но тоска и не думала уходить, напротив, с каждым днем она все сильнее наваливалась на него и душила, душила и никак не могла убить.
Возможно, причина тут была именно в возвращении Прайса, а, может быть, и нет, и это всего лишь странное совпадение – этого Данн не знал. Но…
Но то, что лекарство оказалось недейственным слагало с «врача» неприкосновенность, и он становился обычным преступником. Именно поэтому Дэвид и пришел сюда – потому, что пришло время Прайсу заплатить за совершенные грехи.
У него есть револьвер. Возможно, Прайс вернулся сюда для того, чтобы убить Данна. Похоронить свою мечту, а вместе с ней и свою тайну.
Данн не хочет умирать. Тоска подтачивает его изнутри, и, возможно, смерть была бы избавлением, но избавления он не хочет. Мести – да – за всех людей, которых убил этот ненормальный. Поэтому он здесь.
С плаща на грязный серый ковер капает вода.
Дверь ванной комнаты открывается и в комнату входит Элайджа Прайс. Он вытерся после душа насухо, лишь в волосах блестит влага. На нем нет ни одежды, ни хотя бы полотенца на бедрах. Он держится за дверной косяк, боясь упасть, внимательно смотрит себе под ноги.
– Здравствуй, – говорит Дэвид, и Прайс вздрагивает. Он хочет сделать шаг назад, но на него смотрит дуло черного револьвера, и Данн вряд ли будет долго колебаться, прежде чем нажмет на курок.
– Мистер Данн…
– Можно просто Дэвид, мы ведь друзья, верно? – он встает с дивана и медленно подходит к Прайсу. – Странно, что ты сегодня без матери.
– Она умерла.
Прайс делает шаг назад и упирается спиной в притолоку. Дэвид делает два широких шага вперед, и дуло его револьвера упирается Элайдже в грудь.
– Приехал уничтожить меня? да, доктор Франкенштейн?
– …
– Почему бы не пристрелить парня, который оказался героем не того комикса?
Прайс запрокидывает голову, его горло дрожит, справа отчаянно колотится жилка.
– А может быть, дело вовсе не в том, что я неправильный герой? Может быть, стоит просто убирать того, кто знает про твои грехи?
– Нет. Я…
Данн берет его за запястье и тянет на себя. Еще чуть-чуть и сжатые сильными пальцами кости треснут, точно вафли, и вопьются в мясо острыми осколками.
– Ты чертов ублюдок. Ты сделал меня убийцей, знаешь? Ты сказал, что раз я супермэн, так избавлюсь от этой хреновой тоски, если буду наказывать подонков.
Запястье Прайса хрустит в его руке.
– Ты говорил, что это поможет.
Он берет Элайджу за плечо и встряхивает, чуть ударяя об стену.
Элайджа молчит. Его рот приоткрыт, по темной коже стекают ручейки пота, а в глазах столько страха, что, кажется, в нем можно утонуть, как в школьном бассейне.
– Так что же, ошибся? И никакой я не супергерой, а?
Левая рука Данна возвращается на запястье Прайса. Тот, похоже, парализован страхом, и не собирается сопротивляться. Дэвид засовывает револьвер за пояс и правой рукой берет Элайджу за второе запястье.
«Теперь мы стоим как влюбленная парочка» – проскальзывает в мозгу непрошенная мысль.
Данн снова бьет Прайса об стену, и от этого удара трещат ребра и вылезают, прорвав кожу, кости из тыльной стороны левой ладони. Элайджа кричит – скорее от страха, чем от боли – к ней-то он уже привык, но его крик заглушает песня из соседнего номера.
«I got red blood, and I got blood red wine, which I bring you, when the snow lies heavy on the ground If, you get cold I, oh wrap my, coat, coat around My, my, my, my don't you stay, on that, that snowy ground…» – раздается из-за стены.
– Ты говорил…
Прайс не отвечает. Он опускает голову, из уголка рта вскальзывает капелька крови и ползет по подбородку, похожая на язык рептилии.
Почему-то от вида крови в Данне просыпается то самое «странное чувство внутри». Сейчас оно приходит в новом обличье, и он опознает его лишь по ощущению копошения змеиного клубка в животе.
– Ты говорил… – снова начинает Дэвид. Запах Прайса заползает ему в ноздри, не давая дышать. Точно тоска.
В конце концов, он пришел сюда не только за местью. Еще и из-за того, что ему снился Элайджа, серийный убийца – серийному убийце. Данн не запоминал этих снов, но наутро после них его жена всегда плакала и забывала положить сахар в кофе.
Прайс испортил что-то не столько внутри их семьи, сколько внутри самого Дэвида, как будто подселил в него этот самый клубок змей.
Это – одержимость. Совсем как… Нет, ну не любовь, конечно, но – совсем как желание.
Хотя, в сущности, почему «как»?
Когда-то давно, во время очередного семейного кризиса, Данн ходил к психоаналитику. У того в кабинете были очень тонкие двери, и сквозь них всегда было слышно, как он говорит с другими «посетителями». Одному из них он сказал – «…иногда так бывает. Мы не то, чтоб ненавидим кого-то, скорее испытываем отвращение, и, вроде бы, нам на него плевать, но с этим человеком связано какое-то очень важное событие в нашей жизни, поэтому мы становимся как будто одержимы этим человеком. Иногда сами того не замечая. А бывает и так, что эта скрытая одержимость перетекает сферу сексуального влечения, тут все зависит от человека».
Не в этом ли все дело?..
– Делай то, за чем пришел, – говорит Прайс. Голос у него хриплый, а зубы перемазаны кровью.
Наверное, он имеет ввиду убийство. А, может быть, и нет.
Чертовы змеи в животе копошатся все активнее.
«Now if you see me drinkin' bad red wine, don't worry 'bout this man that you love, don't you think it's sometimes wise not to grow up?» – поют за стеной, и сквозь музыку и голоса рвутся в комнату стоны трахающейся парочки.
Данн пытается набрать в легкие побольше воздуха, но, кажется, вдыхает один только запах Элайджи, и от этого запаха змеи в животе, кажется, приходят в неистовство. Они все точно сползаются в самом низу живота и пытаются вырваться наружу, как Чужой.
– То, за чем пришел… – повторяет Дэвид. – То, за чем…
Правой рукой он хватает Прайса за волосы, тот пытается вырваться, но потом, вспомнив про револьвер за поясом у Данна, или, может быть, почувствовав тихий – предупредительный – треск своих костей, затихает.
Данн рывком поворачивает его к себе спиной, и расстегивает ширинку.
«Тут все зависит от человека», – звучит в ушах голос психоаналитика.
Дэвид всаживает член в – свою жертву – Элайджу, с трудом преодолевая сопротивление плотно сжатого ануса.
«Call me lazy bones, ain't got no time to waste away. Lazy bones ain't got no time to waste away… Don't you think it's just about time to hide away? Yeah, yeah!» – несется из-за стены.
Вцепившаяся в кудрявые волосы рука ритмично дергается вверх-вниз и Прайс кричит. Данн уверен, что слышит хруст его костей, но это не так – песня сминает все прочие звуки, затыкает уши, точно плотная вата.
Реальность стирается, смазывается, точно ее обработали какими-то киношными фильтрами. Полумрак комнаты превращается в одно сплошное серо-синее пятно, очередная песня, несущаяся из-за стены, и шум дождя сливаются в смутный рокот.
Бедра Данна двигаются туда-сюда, обе руки впились в Прайса настолько сильно, что даже сквозь белую перчатку просвечивают ставшие почти малиновыми основания ногтей.
Туда-сюда, еще и еще, выпуская змей, избавляясь от наваждения.
Дэвид кончает под песню «Сука», и в ушах его эхом отдается: «Yeah when you call my name, I salivate like a Pavlov dog – Yeah when you lay me out. My heart starts beating like a big bass drum, alright».
Он убирает левую руку с бедра Прайса, шевелящиеся змеи в животе исчезли. И…
…У Элайджи больше нет пульса.
Данн точно прозревает – на светло-кремовой стене алеют кровавые разводы и потеки, ковер под ногами – точно залит брусничным вареньем. Запах кожи Прайса уже почти что исчез, потерявшись в еще более остром, еще более провоцирующем запахе его крови.
Дэвид разжимает правую руку, и Элайджа падает к его ногам. Рот приоткрыт, карие глаза остекленели, сохранив выражение страха и боли…
– Черт, я его убил, – говорит Данн вслух, отступая на два шага назад и оставляя на ковре алые отпечатки ребристых подошв.
Прайс лежит прямо перед ним, беззащитно раскинувшийся, голый, мертвый, кровь и сперма текут из его тела, заливая пол еще сильнее. Кажется, еще чуть-чуть и красные пятна проступят на потолке первого этажа и зловещая капель, как в плохом фильме ужасов, испачкает чье-нибудь платье или некогда белую рубашку.
Дэвид стоит неподвижно и тупо смотрит на распростертое тело; в голове крутится дурацкая мысль, что труп похож на подтаявшее шоколадное мороженое с вишневым джемом.
Может, он должен был испытать шок, но ничего подобного Данн не чувствует, не смотря на то, что только совершил, пожалуй, самый большой грех в своей жизни. Но произошедшее кажется ему закономерным и даже правильным. Он убил человека – серийного убийцу, маньяка – который собирался убить его самого. Выследить во время одного из ночных выходов в город и застрелить.
– Не вышло, – не смотря на музыку, по-прежнему заглушающую все звуки, Дэвид боится говорить громко.
Он застегивает штаны, подходит к кровати и садится на нее, рядом с тумбочкой. Закрывает глаза и откидывается на спину. Полулежа, наблюдая за мельтешением цветных пятен под опущенными веками, он сперва подпевает «Ролинг Стоунз», а потом начинает негромко, но четко проговаривая каждое слово, на свою собственную мелодию петь: «Он добился своего, его мечта сбылась. Самая чистая, самая лучшая – его мечта. И он больше никому-никому не причинит вреда. Никому, никому, никому. Потому, что он мертв. Никому».
Не в рифму, конечно, но зато с душой, и музыка хорошая. Спешите слышать самые лучшие хиты Дэвида Данна, серийного убийцы, убивавшего во имя справедливости.
Немного успокоившись, он распрямляется и открывает глаза. Взгляд упирается в тумбочку и в памяти всплывает образ оружия, маленького и аккуратного, но с достаточно сильной отдачей, чтоб раздробить хрупкое запястье Прайса.
Данн выдвигает верхний ящик, и вытаскивает оттуда свежий номер переиздаваемого «Бэтмэна», на обложке которого значится что-то про бесплатную картонную фигурку, потом – уже пожелтевшую позавчерашнюю газету.
Под ней лежит револьвер.
Это револьвер Элайджи – маленький серебристый, с белой ручкой, такой, какой бывает у героинь дешевых детективов.
Обойма пуста.
Данн берет его в руки и понимает, что Прайс не собирался – да и просто не мог – пустить его в ход. И дело тут даже не в том, что у него не было патронов. Просто сломавшаяся при отдаче рука не позволила бы выстрелить достаточно точно, чтоб убить супергероя.
И Прайсу, разумеется, это было известно.
Дэвид встает с кровати. Было нахлынувшая эйфория, рассыпается в прах, уступая место свинцовой тяжести, рядом с которой меркнет даже прошлая тоска.
Он подходит к окну – всего второй этаж, уйти так будет гораздо безопаснее – и смотрит вниз. Там, на асфальте, в грязно-бурой луже, рядом с оберткой от шоколадного батончика, плавает картонный Бэтмэн, раздавленный чьим-то ботинком.
FIN
|
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
Только, к сожалению, я не знакома с матчастью, поэтому нельзя ли фотографии? Арт? Чтобы представлять героев)))) 
). Спасибо.
